И в это же самое время в оперный хор берут Алексея Пешкова, который на пять лет старше Шаляпина, и голос которого давно сформировался. Э.Старк – один из первых биографов великого певца, вспоминал: «… Однажды, когда облаченный в кавказский наряд Шаляпин готовился выползать диким зверем из-за кулис во втором действии «Демона», Максим Горький (Алексей Пешков – прим. Ю.З.) в этом же спектакле запевал «Ноченьку», а Александр Амфитеатров гремел на весь театр: «Хочу свободы я и страсти…» (Э. Старк. Шаляпин. С.- П. 1915, с. 9-10).

Не станем многословить по поводу парадоксов судьбы и, в частности, как будущего знаменитого баса «прокатили» с хором, а сильно окающего будущего всемирно известного писателя, приняли в него. Об этом много написано и до нас. А вот напомнить читателям кто такой Амфитеатров, пожалуй, стоит.

Имя это было на слуху в русском обществе на рубеже ХIХ – ХХ веков. И отнюдь не потому, что носитель его сильно преуспел на театральных подмостках. Александр Валентинович Амфитеатров больше известен как писатель и публицист. Это его перу принадлежит нашумевший фельетон о царской семье «Господа Обманно», за который автору пришлось расплачиваться сибирской ссылкой, а затем эмиграцией. Для алатырцев же А.В. Амфитеатров интересен ещё и тем, что сыграл заметную роль в судьбе их знаменитого земляка Степана Эрьзи. Но об этом позже, а пока вернемся снова в город на Волге, пригревший трех (третьим как раз и стал С. Эрьзя) выходцев из самых народных низин и ставший предвестником их мировой славы.

Казань для Алатыря всегда много значила. И не только потому, что однажды сошлись их пути на исторических перекрёстках. Своё значение, как форпоста на российском порубежье, Алатырь продолжал сохранять и после взятия Казани. Бывшая же ханская столица, и до своего падения представлявшая собой высокоразвитый город, в составе Русского государства получила ещё больший расцвет и в итоге превратилась в крупный центр науки, искусства и просвещения. И для молодых алатырцев, выпускников реального и городского училищ, женской гимназии, когда на семейном совете решался вопрос о продолжении учёбы, выбор чаще всего останавливался на Казани. Конечно, были ещё Москва, Санкт-Петербург, но это так далеко, устанешь версты считать. Был ещё Симбирск, до которого рукой подать. Но там особо-то не из чего выбирать. В Казани же – Императорский университет, открытый ещё в 1804 году и ставший четвертым по счету в Российской империи, и ещё несколько вузов. Здесь в 1811 году начала выходить первая в стране провинциальная газета «Казанские известия», ключом бьет театральная жизнь. Большой губернский город на Волге манит своими многочисленными заводами, мастерскими и рабочий люд. Работу можно было найти на пристани, а потом и на железнодорожной станции. Вот и отправлялись алатырцы в Казань пытать счастья. Желающих отправиться туда стало намного больше с открытием в конце 1893 года движения пассажирских поездов по только что построенному участку Московско-Рязанской ж.д. Алатырь – Свияжск.

В том году поздней осенью подался в Казань и семнадцатилетний Степан Нефедов. Он ещё далеко не Эрьзя, но уже живет в душе огромное желание поступить учеником в какую-нибудь иконописную мастерскую. Сначала же пришлось поработать в столярке при депо станции Казань, куда его устроил земляк-алатырец. И все же весной следующего года Степану посчастливилось. Его взял в ученики П.А. Ковалинский – мастер иконописи, снимавший под мастерскую часть дома казанского купца В.И. Заусайлова на углу Большой Проломной и Гостинодворской (ныне ул. Баумана и Чернышевского). Хозяин сразу распознал в ученике далеко не новичка в иконописном деле. Это было видно, потому как молодой мордвин знал левкас, как свободно владел кистью и резцом по дереву. Всему этому Степан научился у алатырских иконописцев и уже написал самостоятельно несколько икон, обновлял старые. И вот, отныне, он уже не ученик, а мастер с жалованием три целковых в месяц плюс хозяйские харчи.

Пять лет Степан Нефедов провел в Казани. Этот период дал многое в становлении его как живописца. Вместе с П.А. Ковалинским он объездил почти всю Казанскую губернию. Расписывал храмы в Арске, с. Васильеве (близ ст. Зеленый Дол), в сёлах Лаишево, Нижний Услон, Николь-ское, г. Свияжске – ровеснике Алатыря, привокзальной церкви в самой Казани, причём, как подчеркивается в «Словаре-справочнике жизни и творчества С.Д. Эрьзи» (Саранск, 2001, с. 6-7), в основном по собственным эскизам. Добрались живописцы и до марийского села Унжа, где часть местного населения была обращена в православие.

Когда Степан приехал в Казань, имя её уроженца Федора Шаляпина, как артиста, уже стало появляться в печати. «Казанские вести» за 12 августа 1892 года, перечисляя состав оперной и драматической труппы антрепризы В.А. Перовского, объявляла, что в предстоящем сезоне будет выступать бас Шаляпина. А вот что сообщал «Волжский вестник» за 20 января 1894 года о «Шаляпине, сыне архивариуса Казанской земской управы»: «У молодого человека ещё в Казани обнаружились недюжие голосовые средства… Теперь в Театральной газете мы встретили сообщение о нем, как о лучшем из басов тифлисской оперы». Но ни в 1892-ом, ни в последующие три года молодой певец так и не смог приехать в родной город, порадовать земляков своим искусством. Сначала он действительно после долгих скитаний с малороссийскими артистами по южным российским городам и весям осел на какое-то время в Тифлисе (Тбилиси), начав заниматься у профессора пения Д.А. Усатова и выступать в здешнем оперном театре. Но потом был контракт с петербургским садом «Аркадия», директором императорских театров, поездка в Нижний Новгород, где на традиционной ярмарке открывалась невиданная доселе Всероссийская промышленная и художественная выставка и предполагались выступления московской частной оперы Саввы Мамонтова.

В родную Казань Шаляпин смог попасть только в 1897 году. В город, откуда началось восхождение к славе, он возвратился известным солистом московской частной оперы. Первый концерт состоялся вечером 15 марта в том самом городском театре в Панаевском саду, который определил судьбу сына из крестьянской семьи. В числе других номеров певец исполнил свой, коронный – куплеты Мефистофеля из оперы Ш. Гуно «Фауст», на который галерка отозвалась не только бурными аплодисментами, но и восторженными криками, топаньем ног. На «бис» Шаляпин спел романс П.Чайковского «Ночь», два юмористических романса «У приказных ворот» и «Воротился ночью мельник». По поводу концерта «Волжский вестник» писал, что он «доставил публике такое эстетическое наслаждение, какого она давно уже не испытывала. (господин – прим. Ю. З.) Шаляпин имел, можно сказать, колоссальный успех» («В. В.», 1897 г., № 70).

Был ли на этом концерте Степан Нефёдов, читал ли он отзывы о певце в казанских газетах и, вообще, встречал ли его случайно где-нибудь на улице или в других общественных местах, определенно сказать нельзя. Но предположить можно: а почему бы и нет?! И хотя в казанский период (у С. Нефедова он длился до 1898 года) будущие знаменитости на поприще искусства лично не были знакомы, точки их соприкосновения, пусть и косвенные, существовали. Молодой иконописец из Алатыря не мог не бывать в казанских православных храмах, в которых не так давно пел в церковном хоре мальчик Федя Шаляпин. Его дискант звучал и в Спасском мужском монастыре Казанского Кремля, Духосошественском храме на улице Мостовой (ныне ул. Луковского), Варваринской церкви на Арском поле. И ещё один любопытный момент. В доме купца В.И.Заусайлова, где находилась иконописная мастерская П.А. Ковалинского, за семь лет до приезда в Казань Степана Нефедова открылась ссудная касса с филиалом (второе отделение) на Рыбнорядской улице (ныне ул. Куйбышева). В одно из них и пристроил на скромную должность служащего Федю Шаляпина его отец. В какое отделение, точно сказать нельзя. Но в любом случае юный писец многожды бывал в доме на углу Большой Проломной и Гостинодворской, в котором целых четыре года провел и Степан Нефедов.

Когда в 1898 году будущий знаменитый скульптор покидал Казань никому ещё неизвестным художником-иконописцем, возвращаясь в родные места, Федор Шаляпин в Москве подписал с Большим театром контракт на три года. Имя певца знала уже вся Россия.

Степан Нефедов приехал в Казань через пять лет, как Алексей Пешков закончил там свои «университеты». Занятия в них для будущего писателя проходили на пристанях, в ночлежках, крендельной Семёнова и булочной Деренкова, студенческих нелегальных кружках. Тяжелым оказался казанский период (1884 – 1888) для А. Пешкова. Здесь его застала весть о смерти любимой бабушки. И в довершение всего безответная любовь к сестре Деренкова – хозяина булочной. Всё это навалилось тяжёлым грузом на девятнадцатилетнего пекаря. В итоге – попытка к самоубийству, о чём «Волжский вестник» сообщил: 12 декабря 1887 года в восемь часов вечера «нижегородский цеховой Алексей Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок с целью лишить себя жизни». Рана оказалась неопасной, и через десять дней его выписали из земской больницы. Проработав ещё с полгода у Деренкова и узнав, что Казанская духовная консистория (учреждение при архирес) отлучила его на семь лет от церкви, Пешков уехал из Казани. Для него начались странствия по Руси.

Удивительно, но похожая история в личной жизни, правда с другим финалом, случилась и со Степаном Нефедовым. Вскоре, после возвращения из Казани в Алатырь, он познакомился с женой местного лесоторговца Солодова, пожелавшей брать уроки рисования у молодого художника. Надо сказать, жизнь в губернском городе во многом изменила Степана. Теперь это был далеко не тот деревенский парень, каким пять лет назад уезжал он в Казань. Интерес у окружающих вызывал и его внешний вид: добротный костюм, новомодные шляпа и штиблеты. И звание художника. В художнических способностях земляка алатырцы могли лишний раз убедиться, когда он изготовил декорации для спектакля с отдельными сценами из опер «Русалка» и «Борис Годунов». Сделано это было по заказу самодеятельного театрального коллектива, решившего поставить этот спектакль в честь столетия со дня рождения А.С. Пушкина. Декорации очень понравились публике. И все же, авторитет Степана, как художника, не уберег его от скандала. Встречи с Солодовой стали поводом к пересудам среди алатырских купеческих обывателей. А кончилось всё тем, что купеческий кучер жестоко избил молодого художника. И конечно же, сделал это он по наущению своего хозяина. В небольшом уездном городе повода для новых пересудов больше чем надо. Переживали родители, каждый раз укоряя сына тем, что он не остался в Казани, не пошёл в компаньоны к Ковалинскому, не женился на его дочери. Не захотел безбедной жизни в большом городе, и вот результат – скандал, и всё это на глазах многочисленной родни, знакомых, обывателей.

И все же, что за причина заставила Степана отказаться от компаньонства и богатой невесты? Думается, что и та самая поездка с Ковалинским в мае 1896 года на Нижегородскую ярмарку, где открылась Всероссийская промышленная и художественная выставка. Как завороженный ходил он тогда по выставочным залам, подолгу задерживаясь у полотен Серова, Коровина, Врубеля, других выдающихся русских художников. Увиденное волновало, будоражило. С этих пор Степан потерял покой. В иконописи он добился каких-то успехов, а вот как в живописи? Какое-то время он посещал художественную школу, недавно открывшуюся в Казани. Но после Всероссийской выставки вдруг понял: если так, как творили Серов и Коровин, то одной художественной школы, пожалуй, будет маловато. И чаша весов, на которую Степан положил своё страстное желание послужить искусству, перетянула чашу обыкновенного обывательского благополучия.

Любопытный факт: в том же 1896 году в «Нижегородском листке» публикуются материалы с Всероссийской выставки, подписанные М.Горьким. А был это тот самый Алексей Пешков, вернувшийся в Нижний Новгород — на свою родину уже профессиональным писателем. И в это же самое время в составе московской частной оперы Саввы Мамонтова на сцене нового нижегородского театра выступает Ф. Шаляпин. Можно предположить, что здесь, в Нижнем Новгороде, Степан Нефедов не раз и не два мог случайно встретиться на той же самой выставке с уже довольно-таки известным и широкой публике, и обширному кругу читателей певцом и писателем. Между тем именно Нижний Новгород стал тем городом, где зародилась дружба между Шаляпиным и Горьким. Познакомились они в сентябре 1900 года в Большом ярмарочном театре, где Федор Иванович выступал, а Алексей Максимович шёл к нему в гримерную. Возможно, они вспомнили и про Казань, про театр в Панаевском саду и про булочную Деренкова, где в 1886 году восемнадцатилетний Алеша Пешков работал пекарем, а тринадцатилетний Федор Шаляпин забегал сюда перекусить, начав служить в ссудной кассе. Встреча в Нижнем переросла в теснейшую дружбу на многие годы. Потом Горький станет крестным отцом младшей дочери Шаляпина, родившейся в 1921 году в Петрограде. Степана Нефедова судьба свела с ними в далекой Италии.

В 1908 году на втором году своего пребывания за границей мало ещё кому известный скульптор устраивается работать на фабрику фотопортретов в Милане. В предместье города снимает первую в своей жизни мастерскую. Здесь он создает «Сеятеля», «Косца», «Ангела», «Тоску» и бронзовый бюст-автопортрет, принесший ему известность и ставший этапным произведением в формировании неповторимой пластической стилистики скульптора. В это время и состоялась его встреча с Федором Шаляпиным, которого пригласила в мастерскую их общая знакомая. Артист приехал в Милан ставить в Ла-Скала «Бориса Годунова», первую русскую оперу на итальянском языке. Они много говорили, вспомнили, конечно, и Казань, Нижний. Степану посчастливилось бывать на спектаклях с участием знаменитого русского баса, видеть, какое сильное впечатление произвело на публику появление Шаляпина в роли царя Бориса и особенно сцена видения им убитого царевича, когда «театр дошел до упоения и восторгов». Федор Иванович согласился позировать Степану, когда тот предложил изваять скульптурный портрет певца. Но портрет не получился. Вся работа над ним закончилась драматически. Каждый раз, когда после очередного сеанса Степан уходил от Шаляпина, тот начинал вносить свои коррективы в заготовку скульптуры. Свой глиняный облик артист превращал в сценические образы или царя Бориса, или Мефистофеля. Сначала Степан «терпел его чудачества», но в конце концов не выдержал, и высказав Шаляпину, что его нынешняя слава не дает ему основания для неуважительного отношения к труду художника, прервал сеансы. В дальнейшем скульптор мог бы сделать портрет артиста и по памяти, но к образу его никогда больше не возвращался. Видимо, так сильна была обида. Возможно, потом Шаляпин и раскаивался в нетактичном поступке и особенно после того, как буквально через несколько месяцев имя скульптора из далекого Алатыря прогремело на всю Европу, эхом отозвавшись и в самой России. Это произошло после того, как его работы экспонировались сначала на выставке изобразительного искусства в Милане, а затем на Всемирной художественной - в Венеции. Успех неожиданный и оглушительный. И особенно восторженные отклики вызвала композиция «Последняя ночь приговоренного перед казнью». Она была единственной работой скульптора, показанной в Венеции, так как другие экспонировались на миланской выставке, открывшейся немного раньше и функционирующей одновременно со Всемирной. «Последняя ночь перед казнью» - произведение, впервые подписанное именно С. Эрьзя. Псевдоним скульптор взял из названия своего народа - мордовские эрзяне. Отныне это имя будет начертано на каждой его работе.

С A.M. Горьким Степан Эрьзя познакомился тоже в Италии, в небольшом приморском городе Леванто. И произошло это как раз в доме А.В. Амфитеатрова, о котором мы уже говорили. Незадолго до этого Александр Валентинович радушно принял под свой кров молодого скульптора, разглядев в нем большой талант. Амфитеатров написал о творчестве Эрьзи несколько статей для петербургских и московских газет, вызвав тем самым большой интерес к художнику у русской публики, предоставил ему мастерскую, ввел его в круг своих многочисленных знакомых, среди которых был и Горький. Надо сказать, Алексей Максимович не сразу смог оценить талант скульптора. Но со временем мнение писателя изменилось, и были моменты, когда он пытался искренне помочь художнику в трудные периоды его жизни. Правда не всегда успешно. Как, например, в случае с предложением самого Горького организовать в Европе показательную художественную выставку произведений Эрьзи и образцов русских мраморов. Тогда Наркомпрос запретил такую выставку. Было это в 1921 году.

Три имени: Горький, Шаляпин, Эрьзя. У всех у них одна судьба: выходцы из низов народных они шли в литературу и искусство неудержимо и мощно, достигнув таких высот, о которых можно только мечтать. Немало страданий выпало на долю этих талантливых людей, и это сделало их реалистами и в жизни, и в творчестве. Похожесть их судеб прослеживается и в удивительных совпадениях, о которых мы говорили. А ещё в долгом пребывании их за границей с присущей россиянам глухой тоской по родине. Первым, кто развеял эту тоску, был Максим Горький, окончательно вернувшийся из зарубежья в 1931 году. Степан Эрьзя это сделал в 1950-ом, после почти четвертьвекового пребывания в Аргентине. Через сорок шесть лет после смерти в Париже возвращён родной земле прах Федора Ивановича Шаляпина. Он был перезахоронен на Новодевичьем кладбище в Москве в октябре 1984 года. Гроб выносили из Большого театра под звуки романса М. Глинки «Сомнение», записанного много лет назад в исполнении самого великого артиста. Проникновенно, чисто, по-шаляпински звучало: «Душа утомилась в разлуке...». А отнести эти слова можно и к двум знаменитым знакомцам великого артиста, один из которых Степан Эрьзя - гордость земли Алатырской.

В ноябре великому скульптору исполняется 130 лет со дня рождения.

Ю. ЗАХАРОВ. Газета «Алатырские вести» от 3 ноября 2006 г

Источник: http://gov.cap.ru/hierarhy.asp?page=./5008/12525/141248/255597/257738/257743/257751