Автобиография
Родился в 1876 году 28 сентября в деревне Баево Ардатовского уезда Симбирской губерни, теперь Ульяновской.
В 1878 году пересилились в Алатырский уезд, той же волости, в так называемые Баевские Выселки на реке Бездне, средн дремучих лесов.
С ранних лет стал рисовать и на берегу Бездны из черного ила начал лепить кошек и собак, а потом — плотогонов по реке Бездне. В 1885 году поступил в церковно-приходскую школу в селе Алтышево в восьми верстах от Баева.
В 1889 году учился по столярному делу.
В 1890 году к нам случайно попал афонский монах. Он подружился с моим братом, и мы стали вместе работать. Этот монах научил нас с братом мозаичным работам.
В 1892 году был голод и время трудное. Мы с братом стали стекольщиками, ездили по уезду и вставляли в деревнях разбитые стекла в окнах.
В 1893 году поступил в городе Алатырь учеником к живописцу, скоро к другому. И другой хозяин вместо живописи и рисования отправлял меня в лес ловить соловьёв, а дома мыть посуду.
В 1893 году отец дал мне 3 рубля и проводил в Казань. Добрался до Казани, бегал по иконописным мастерским, по всюду отказывали, как ученику. Поступил в столярную мастерскую. Понемногу узнал все живописные мастерские.
Однажды выбрал время во время обеденного перерыва и зашел в живописную мастерскую Петра Андреевича Ковалинского. Это было накануне Пасхи. Мыли полы. Сказали что хозяина нет дома, зайди после праздника. Зашел после праздника. Встретил меня старик с большой бородой, очень симпатичный и спросил, как я работаю? Я ему сказал, что хочу учиться. «Хорошо, оставайся», - ответил он и позвал мальчика Яшу. Это был маленький мальчик и симпатичный. Хозяин сказал, что Яша скоро кончит учение и будет мастером, и укажет, что я должен буду делать по мастерской.
Наутро началась учеба: подметать полы, подбирать мусор, сносить его в мусорную яму, прибрать мастерскую, каждому мастеру бегать за шкаликами водки, потом целый день тереть краски. Прошла неделя, и Яша научил меня всему. Хозяин Петр Андреевич доволен. Наступила суббота. Все воскресенье мастерская пустовала. Я нашел кусок полотна, палитру, наладил краски, с жаром начал работать и так увлекся, что и не слышал, как подошел ко мне хозяин. Он долго стоял позади меня. «Ты мастер,- сказал Петр Андреевич. - Почему ты скрывал от меня своё мастерство?» - и указал в углу мастерской незанятое место. «Завтра это место с мольбертом твое и даю тебе 3 рубля жалованья в месяц».
Через 2-3 месяца в Казанской губернии хозяин взял заказ. Мы с ним приходим на место работы. Церковь еще строилась. Нам дали для работы сарай, в котором уже лежали разобранный иконостас и иконы, подаренные петербургским купцом. Столяры начали приводить в порядок старый иконостас, а мы с Петроа Андреевичем приготовили все нужное для реставрации икон. Иконы по преданию были очень старые и на вид были похожи на простые грязные доски. Только можно было местами заметить кое-какие очертания изображений; если же осветить сбоку, то были видны еле заметные очертания святых. Петр Андреевич заставил меня сделать из кирпичей подобие печки, сам вскипятил воду, засыпал в нее какие-то корешк, а когда те разошлись, стал пробовать раствор на иконах: помочит кистью уголок иконы, немного подотрет, смоет, и тогда происходит чудо — краски сияют, как будто сейчас положены на икону. Но Петр Андреевич не доволен, он еще прибавляет какие-то порошки, делает новые пробы и, наконец, говорит: «Вот теперь достаточно, только необходимо быть осторожным». Показав, как надо покрывать раствором иконы и как смывать, хозяин сказал: «Мне надо пойти поговорить спокойно. Ты же через час приходи обедать».
Петр Андреевич ушел, а я намочил одну икону и подождал больше времени, чем он , смысл, и получилось много лучше. Вот я и подумал: сделаю Петру Андреевичу неожиданное. Я взял и разложил все иконы, жирно все смочил раствором и не спеша пошел обедать. Когда пришел, то хозяин наперво спросил: «Ну, что?» Я говорю: «Все иконы разложил на полу и намочил раствором». Хозяин пошатнулся и с криком побежал в сарай. Я за ним. Но было уже поздно. Когда прибежали, раствор кипел на иконах, краска пузырилась. Пришлось заново строгать доски. Вдвоем мы полгода переписывали иконы. На мою долю, как виновника беды. Пришлось больше работы. Все ночи и дни без перерыва я готовил, шпакливал доски, тер краски и писал. Это было в 1893 году.
В 1896 году Петр Андреевич взял меня на Всемирную выставку в Нижнем Новгороде. Там мы зашли в отдельный большой сарай, выстроенный купцом Морозовым. В этом сарае выставлена была картина художника Врубеля. Когда я вошел, то так и застыл на месте. Меня так поразило произведение Врубеля, что я не в состоянии был двигаться. Это удивило Петра Андреевича. Он обнял меня и спросил: «Что случилось?» Я ему отвечаю: Дорогой Петр Андреевич , я больше в Казани жить не хочу и не буду». Мой ответ поразил его, и он долгое время молчал. Потом он снова стал расспрашивать меня. Я сказал ему: «Поеду в Москву учиться и больше иконы писать не буду».
С 1893 по 1897 год мы расписали 14 церквей в Казанской губерни. В 1897 году я бросил Казань, вернулся в Алатырь и здесь расписал церковь. Затем я вернулся в Баевские Выселки.
В 1900 году я был в Москве, но неудачно, и вернулся в Алатырь. В 1901 году я снова был в Москве, на этот раз с письмом одного купца из Алатыря, который до этого виделся с директором Строгановского училища Глобой и передал ему мои рисунки. Глоба сказал купцу, чтобы он непременно отправил меня в Москву и он, Глоба, примет меня в школу. И вот когда я пришел к нему, то он посмотрел на меня и мое одеяние, выпрямился, указал на свою грудь и сказал: «Вот я имею золотую медаль. Но я не художник!». И тогда он мне сказал: «Вернись в деревню и плоди подобных себе», а я ответил ему: «Нет, не вернусь! Я буду художником!» тогда Глоба повернулся в сторону, где стояли несколько человек, махнул рукой, и все очутились около него. Он указал на меня и говорит: « Смотрите, этот мужик хочет быть художником!» - Глоба отвернулся и исчез.
Когда я спускался по лестнице, ко мне подошел один из тех, кто присутствовал в кабинете Глобы, когда он так надменно разговаривал со мной.
-Ты хочешь учиться рисованию? - спросил он.
-Да, - ответил я.
Тогда поступи в вечерний класс здесь в подвале, - предложил он. На следующий вечер я уже был учеником вечерних классов, где преподавал тот, который посоветовал мне поступить туда.
В 1902 году я выдержал конкурс в Училище живописи, ваяния и зодчества в 1-й класс. Когда я в первый день появился в классе, то встретил там моего учителя вечерних классов Строгановского училища. Это был Иванов С.В. Он замечательно относился ко мне. 2-й класс я прошел у Касаткина. 3-й у Пастернака и Архипова, 4-й у Коровина и Серова. В это же время я работал в скульптурном классе Паоло Трубецкого (но лично же моего профессора я увидел только в 1906 году на Лаго-Маджори, где и познокомился с ним). Я учился у замечательного и доброго человека Сергея Михайловича Волнухина ( в 1922 году я увез его из Москвы больного и голодного,но здоровье его было так расшатано голодом, а особенно повлияло то, что его выбросили из Училища живописи, ваяния и зодчества, как реалиста, и он умер!).
В 1905 году кончил живопись, в 1906 году кончил по скульптурному, и в этом же году пришлось бежать за границу. Попал в Милан, из Милана в Лаго-Маджоре.
1907 год-опять в Милане.
В 1909 году на Всемирной выставке в Венеции я имел большой успех.
Мною была выставлена «Последняя ночь перед казнью» (в 1927 году из Парижа, через Торгпредство, эта скульптура была послана в Москву в Музей Револючии. Теперь я справлялся, говорят, что во время мировой войны эта скульптура погибла от бомбы).
В конце 1909 года из Италии перебрался в Ниццу. В начале жил в горах, потом спустился вниз и начал работать. Завелись друзья, которые выписали мои работы из Венеции и Милана. В это время в Ницце открылась Международная выставка, на которую были приняты мои скульптуры, и успех был небывалый. Ниццкий музей купил скульптуру «Растрел», и я получил заказы.
В 1910 году я перебрался в Париж, где выступил в «Осеннм салоне» и имел успех. С одним меценатом я заключил договор на 2,5 года. Поселился в Sceaux (Co) — знаменитом парке бывшей метрессы Наполеона и пробыл во Франции 1911-1912 годы.
В 1913 году выехал в Италию, в Каррару, где и работал около года. В один день из Специи приехали ко мне от Амфитеатрова его секретари ( из них один был усыновленный сын А.М.Пешкова, брат Свердлова). Через месяц я переехал в Специю к Амфитеатрову и поселился рядом. Здесь я получил заказ исполнить скульптуру «Иоанн Креститель» для церкви, куда Амфитеатров ходил молиться. Скульптура была выполнена и помещена пятиметровой арке над входом. Затем я поехал с Амфитеатровым в Каррару, чтобы отплатить каррарцам за гостеприимство. Ведь каррарцы относились ко мне поразительно хорошо. Там я жил около года, задолжал в гостинице и имел много мрамора в долг. Когда уезжал в Венецию, ни один не напомнил мне, что я должен, устроили проводы, помогли увезти мрамор и работы до Специи. И вот теперь, когда я был в состоянии щедро расплатиться, каррарцы наотрез отказались получить от меня деньги. Тогда Амфитеатров и каррарцы устроили праздник, выкатили на улицу бочки с вином и пили все, кто хотел. Жаль, что карарские скульптуры, если они только целы, находятся в Риме у сына Амфитеатрова.
В начале 1914 года из Специи через Геную я выехал в Париж. В поезде встретил югослава Гутцен Боглун, живущего сейчас в Северной Америке. Когда поезд подошел к станции Домодоссоло на границе Италии и Швейцарии, я увиднл скалу вышиной в 100 метров. Мимо этой скалы въезд в город Домодоссоло. Эта скала меня так заинтересовала, что я слез с поезда и уговорил моего попутчика остаться ночевать в Домодоссоло. Наутро я пошел в городскую думу и предложил идею создать из этой скалы Дарвина. Им эта идея очень понравилась. Обещали на первом собрании поднять этот вопрос. К сожалению, ждать, когда будет собрание не было возможности. Я обещал вернуться, но жизнь сложилась так, что вернуться туда больше не пришлось.
Париж. Парижские друзья дали маршрут — где и нам переехать границу. Посадили в поезд. На одной германской станции меня высадили, я стоял растерянный. Вот подошел другой поезд — бросают мой багаж в вагон и меня грубо вталкивают туда же. На одной из маленьких станций меня выталкивают. Жду. Много людей. Подходит поезд с маленькими открытыми вагонами с деревянными сиденьями. Всем приказывают сесть в эти вагоны. Поезд шел малонаселенными полями. Вдали виден лес. Вблизи леса поезд остановился. Нас высадилии указали, куда идти. Встретили человека, заговорили по-русски, повернули в сторону и пришли в деревню. Наутро пришел пограничник и повел без каких-либо препятствий в сторону России.
В Росии я попал не в Москву, а в Петербург. В Петербурге трудно было, чтобы не попасть на глаза полиции. Один профессор дал мне письмо к Репину. Узнал, в какой день у него прием. Поехал в Финляндию в Куоккалу. Найти его было легко. Как только остановился поезд, подъехали извозчики и повезли к Репину. Еще издали видна большая вывеска «Илья Ефимович Репин, принимает с 12 до 2-х». таких вывесок по пути встретилось не одна, а много. Вот и поместье Репина. За оградой по дорожкам двигается много народа. Дом имеет форму деревенской церкви. Над входом все то же извещение: «И.Е.Репин, принимает с 12 до 2-х, а друзей до 4-х». Собралось много народу. Одни говорят между собой, другие молча стоят в стороне. Смотрят на часы. Стрелки очень медленно двигаются. Посетителей все больше и больше. Появляется почтальон с таким грузом писем, какой я в первые видел в своей жизни. Ровно в двенадцать открывается дверь. Во всю длину комнаты накрыт стол, сервирован для чая. И опять извещение «И.Е.Репин принимает с 12 до 2-х, а друзей до 4-х». обхожу стол, поворачиваю вправо в небольшую дверь и вижу за письменным столом сидит Репин. Перед ним куча писим. Он рвет письма и, нечитая от кого, бросает на воздух. Окружающие молча ждут, когда Репин кончит оригинальное «чтение» писем. Вот и последнее письмо. Все вытянулись. Репин встал, махнул рукой, и все гуськом пошли за ним. Пошел и я. По лестнице поднялись в мастерскую. Много картин на мольбертах. В это время зашел новый посетитель. Один журналист обьяснил, что вновь вошедший большой коллекционер и приехал купить у Репина картины, и Репин выставил нас. Мы осмотрели мастерскую и спустились вниз. После чая пошли в парк. Уже 2 часа. Остаются только друзья, остаюсь и я. Этим были недовольны. Все друзья собрались в многогранной комнате, где посередине круглый стол, на котором еще круглый подвижной стол, богато сервированный. Все садятся по чину, - кто рядом с Репиным, кто напротив. Вертится верхний стол, и каждый берет с него кто что хочет. Многие обращаются к Репину, и он на все вопросы отвечает: «да» или «нет».
Обед кончился, все сразу встали и разошлись. Я пришел на станцию. Подходит ко мне один человек, приглашает в контору и говорит: «Ваш поезд придет позже, а пока ждите вот здесь».
Поздно ночью подъехал черный ящик. Два жандарма открыли дверь, втолкнули меня внутрь, где сидели два жандармских офицера. Меня посадили напротив. Ехали всю ночь. Приехали рано утром. К выходу прибавили еще жандармов. Повели по длинному двору, потом выше вверх, опять вниз, снова вверх и снова вниз, и так без коца. Наконец привели и втиснули в такую узкую дверь, что я еле пролез, за мной захлопнулась дверь. Я очутился в таком месте, где нельзя ни есть, ни согнуться. Наравне с головой отверстие. Ноги отекли. Дышать стало трудно. Открывают дверь и приводят на допрос. Начальник очень любезный. Первый дал пачку папирос, закурили и мне предложили. Начал читать, за что я арестован. Потом спрашивают: «Это верно?». Я говорю: «Да». Потом меня увели.... Потом перевели в камеру, где я мог прилечь. Затем заявили, что свободен, но я буду жить под наблюдением полиции.
По приезде в Москву навестил старого друга профессора Мотовилова. Он имел на берегу Черного моря большое имение. Он взял меня с собой отдохнуть и поправить здоровье и нервы.
Когда я вернулся в Москву, началась 1-я мировая война. Я завел мастерскую в доме Петровского монастыря.
Я был мобилизован, и доктор Сутеев определил меня в польский челюстной лазарет как муляжиста и рентгенографа. 2.5 года я не выходил из лаборатории, и были дни, когда делали сотни снимков, делал также каучуковые носы для раненых. Один солдат чуть не убил меня. Это случилось зимой. Я ему сделал нос, который ему понравился. Он вышел гулять. Был сильный мороз. От мороза лицо покраснело, а нос остался белым. Случайно солдат увидел себя в зеркале. Он сорвал нос и разъяренный бросился искать меня, чтобы разделаться со мной.
В 1918 году я приехал на Урал и остановился на станции Мраморской.
В 1919 году в Екатеринбурге я был директором Художественной школы.
В 1920 году, 1-го мая, я открыл памятник Парижским коммунарам, Уральским коммунистам, Памятник свободы.
В 1921 году из Москвы приехали представители художников крайнего направления модернистов и кубистов — Родвель и Швецова. Они отстранили меня от директорства, разбили все античные скульптуры, сожгли огромную библиотеку.
1922 год — Новороссийск, затем Батум. В Батуме в 1922 году 1-го мая открыл мраморный памятник В.И.Ленину.
В 1923-24 году в Баку работал короткое время как профессор живописи, организовал скульптурный класс и сделал много скульптур бакинских нефтяников, Энгельса и Маркса из мрамора.
В1925 году участвовал на первой скульптурной выставке в Москве( состоялась в1926).
В 1926 году в ноябре выехал за границу в Париж. В Париже устроил выставку. В 1927 году выехал из Парижа в Южную Америку в Уругвай. Из Уругвая переехал в Аргентину в Буэнос-Айрес, где работал 24 года. В 1929 году через Южамторг, а именно через Краевского послал скульптуру из кебрачо В.И.Ленина для Музея Революции в Москве. Теперь справлялся, и этой работы нет.
В 1947 году через тов.Сергеева Михаила Григорьевича, Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в Аргентине я обратился в Совет Министров СССР и предложил в дар СССР мои 25-летние труды, в количестве 160 скульптур из дерева кебрачо и альгарробо. Мое желание: из моих скульптур создать музей в Москве.
Через несколько месяцев тов. Сергеев вызвал меня в посольство и заявил мне, что Совет Министров СССР принял моё предложение и что немедленно надо выезжать в СССР. В это время в порту стоял советский пароход. Тов. Сергеев срочным порядком мобилизовал 40 человек эмигрантов, привезли лес и другие материалы и в течение нескольких дней и ночей окончили упаковку, и только осталось сделать надписи на ящиках. Как мне сообщили, что пароход неожиданно ушел, но от имени т. Сергеева мне заявили, чтобы я не беспокоился, что идут в Аргентину два советских парохода и скоро прибудут. Прошел месяц, и т. Сергеев с семейством уехал на английском пароходе в СССР, уверив меня, что скоро прибудут из СССР пароходы. Но, к моему несчастью, никакие пароходы из СССР не пришли. Так прошли год, второй. Я обращался к консульству, но, к моему несчастью, заместитель т. Сергеева говорил только одно: «Не наше дело» и «Нет от Сергеева распоряжения».
Хозяин дома, который доселе я занимал, подал в суд о выселении. Суд нашел иск правильным и постановил, что если я не вывезу ящики и не приведу дом в порядок, то я немедленно должен выехать из занимаего помещения. Но этого я не мог сделать за неимением средств. Продать или заложить часть скульптур я не мог, так как все скульптуры были в ящиках и, как выше было сказано, они уже принадлежали СССР. Оставался единственный выход — сломать ящики и сделать, как было до упаковки, выставку. Это продолжалось долго и с большими трудностями. Когда все наладил, выпустил каталог и уже назначил день открытия выставки, как вдруг получил приказ от т. Бударина (зам. т. Сергеева) немедленно грузиться на итальянский пароход «GINLIA”. И опять суматоха. Многие ящики за два года под дождем сгнили, пришлось снова делать большие расходы на лес и упаковку.
23 августа 1950 года кончилась погрузка.
6 сентября пароход «GINLIA” тронулся в путь. 7 октября. Румыния-Констанца
14 октября подошел советский пароход, погрузил, и тронулись до Одессы. В Одессе много возни и большие денежные расходы.
Ноябрь — в Москве. Записался на прием к председателю Комитета по делам искусств. Первая встреча с председателем Комитета вместо приветствия ограничилось заявлением: «Я три года добивался, чтобы вас не пустили в СССР, и как вы смогли сюда заявиться?» Спрашиваю: «Почему»? Ответ: «Ваши работы несоветские», я говорю: «Вы не видели и не знаете моих произведений. Вчера я был на выставке художника Юона, выставлены картины в нескольких залах, но советского очень мало». Потом я ему напоминаю о своих советских работах, о которых я уже говорил выше. Однако руководители Комитета по делам искусств остались при своем мнении, и до сих пор.
Вот уже 19 месяцев как я в Москве. Мое положение не изменилось. Мастерскую не дают, скульптуры остаются без призора.
Я приехал не с пустыми руками. Я привез 250 скульптур, машины инструменты и даже 2 вагона материалов. Я хочу показать молодежи, как нужно работать по-новому.
Когда я ехал в СССР, то думал, что скульпторы ищут новых путей, но, к сожалению, работают по старинке, как 200 лет назад — молотками, да еще пунктиром, как капировщики, а не художники творцы.
Я хочу, как художник, также показать народу мои труды последних 25 лет. Ежеле народ найдет, что мои работы не искусство, только тогда смерюсь...
Август 1951 г.
С.Д.Эрьзя
(ЦГА РМ. Ф.Р-1689, оп. 1, д. 421.)