«Степан Эрьзя», читаю я во французской ниццкой газете, - несмотря на славу, приобретенную им, не смотря на свой большой и неоспоримый талант, остался русским крестьянином, каким он был и есть. Это артист, великий артист, который вдруг открылся. Если мы жили в эпоху чудес, не обошлось бы без мистических объяснений этого действительно странного явления: появление такого «темперамента» в столь неблагоприятной обстановке». Перелистываю записную книжку Эрьзи — главу о ниццких похождениях его: «Сижу на горе над Ниццей, - пишет qrand sculpteur. Кругом поразительная красота, но все же голод дает о себе знать...Вот и заря... На мне рубашка, вся мокрая от тумана. Левая нога ноет. Голова тяжелая... Вот полдень...Ищу каких-нибудь фруктов: ни черта не нахожу. Ниццкие горы ни черта не родят, не то, что итальянские, где много каштанов и ягод. Опять ночь... Немного лихорадит, а главное, некуда укрыться от этого проклятого дождя! Как на земле все смешно устроено: хочется есть, кругом всего много, а достать ничего нельзя... Снова полдень... Ницца вся обедает, иду по улицам и не хочется смотреть по сторонам.... Заходил в фотографию...но, вероятно, меня не поняли: я просил работы, а фотограф подвинул фон и аппарат и старался снять меня... Черт возми!.. Что буду делать?!

В «Петербургской газете» очень дельная заметка: «Кому из скульпторов будет заказан памятник А.Д. Вяльцевой». (Русская эстрадная певица, исполнительница цыганских романсов, артистка оперетты, 1871-1913) Если верен слух, что муж покойной собирается заказать итальянцу Романелли, то это будет очень прискорбно. Дело не лично в Романелли, а в том, что пора, наконец, иметь своих скульпторов, тем более, что у нас есть талантливые люди в этой области. Нам вообще не везет с памятниками артисткам. Кажется, уже три года прошло, как умерла Комиссаржевская, а о памятнике ей все еще ни слуху ни духу. Говорят, скульптор Аронсон что-то делает, но делает медленно, потому что нет денег. Если Аронсон взялся за памятник Комиссаржевской, то пусть лучше он делает медленно, чем какой-либо другой ваятель, менее способный , быстро. Потому что Аронсон — талант и талант лирический, однозвучный самой Комиссаржевской. Но если памятник Комиссаржевской возможно было заказать русскому скульптору, живущему за границей, почему бы не сделать того же для Вяльцевой. Почему Россия совсем не пользуется могучими скульптурными силами своими, вытесненными за границу отсутствием зароботка в отечестве, особенно суровом к их искусству, или политическими причинами? [...]Талантливый Эрьзя, о котором, может быть, мало сказать, что он только талантливый, потому что из молодых художников мрамора он в своем роде единственный, сидит в Карраре без единого отечественного заказа. А раньше так же сидел в Париже, пока не очутился в лапах американской эксплуатации, которая его совершенно обобрала. Это любопытная история. В один прекрасный день в Париже к Эрьзе явился американский меценат, предложивший нашему скульптору такую комбинацию. Эрьзя отказывается временно от всяких других заказов и будет работать исключительно на этого американца, причем последний предложил ему полную свободу

Вечером зашел к Эрьзе на бульвар St. Lagus, 39. он сидит без копейки денег. Мой добрый друг, как многим я обязан тебе. Почти полтора месяца ты оставался моим неизменным вдохновителем. Своей искренней дружбой ты согревал мое одиночество. Ты непрестанно поддерживал во мне пламя духовного роста, и после каждой встречи с тобой я поднимался еще на одну ступеньку по лестнице отречения от жизненного благополучия. Уже с первой нашей встречи я стал неузнаваем. На другой день Национального праздника, проходя в своей компании по St.Michel, мы случайно встретились с ним. Он сидел за столиком с знакомым московским скульптором Архипенко. Он узнал нас и приветливо, дружелюбно улыбнулся. Все мы уселись вместе. Он угощал нас, щедро расплачиваясь золотом. Расспрашивал нас и рассказывал о себе. Он тоже недавно был в Париже.Показывал некоторые снимки с своих вещей, был обрадован встречей и звал нас к себе. Я помню его Нефедовым, когда он был еще в Москве, в Училище живописи и ваяния. Помню талантливым и обаятельным своей задушевностью. В скульптурной мастерской Волнухина он царил, когда я попробовал было лепить там. Помню его смелые, несколькоокаменелые этюды мастихином в фигурном классе, и теперь я был взволнован, увидя его сложившимся, выбившимся на прямой путь и даже прославленным в Италии...

«Русский Роден»Так называли в начале ХХ века парижские газеты скульптора Степана Эрьзю (Нефедова). Повод к такому сравнению давало не только творчество мастера, но и его отношения с женщинами, которых он воспевал. Признание своего таланта он получил далеко за границами родины. Будучи певцом родного эрзянского народа, название которого взял в качестве псевдонима, скульптор, однако, многим в своей жизни был обязан женщинам чужих стран Бульвар имени скульптора Эрьзи в Саранске расположен на окраине города. Вечером воздух здесь наполнен ароматом дешевых духов и шуршанием юбок. Этот бульвар – дорога, по которой возвращаются домой работницы расположенного поблизости резинотехнического завода. Тяжелые сумки оттягивают женские руки, а иногда дерматиновые ручки сумок обтягивают, как удавки, и женские шеи. Кажется, женщины идут нескончаемым плотным потоком. И кто придумал назвать этот гужевой тракт, на который глядят не зеркальные витрины, а подвальные дыры, бульваром? Да еще именем скульптора – главной визитной карточкой Республики Мордовия, где он родился в 1876 году? Скульптора, который в первой половине ХХ века представлял русскую скульптуру в Европе и Южной Америке.

Казань, 1888 год. В только что построенном в Панаевском саду, большом двухъярусном театре его новый директор А.А. Орлов-Соколовский организует на предстоящий сезон драматическую и оперную труппы. Сразу же объявили и о наборе в хор. Сделал попытку поступить в него и пятнадцатилетний Федя Шаляпин. Но ему отказали, посоветовав прийти этак года через два. Причина отказа – ломался детский голос. Федор сильно переживал, и несколько утешило его место статиста на поспектакльной плате – 50 копеек за вечер.И в это же самое время в оперный хор берут Алексея Пешкова, который на пять лет старше Шаляпина, и голос которого давно сформировался. Э.Старк – один из первых биографов великого певца, вспоминал: «… Однажды, когда облаченный в кавказский наряд Шаляпин готовился выползать диким зверем из-за кулис во втором действии «Демона», Максим Горький (Алексей Пешков – прим. Ю.З.) в этом же спектакле запевал «Ноченьку», а Александр Амфитеатров гремел на весь театр: «Хочу свободы я и страсти…» (Э. Старк. Шаляпин. С.- П. 1915, с. 9-10). Не станем многословить по поводу парадоксов судьбы и, в частности, как будущего знаменитого баса «прокатили» с хором, а сильно окающего будущего всемирно известного писателя, приняли в него. Об этом много написано и до нас. А вот напомнить читателям кто такой Амфитеатров, пожалуй, стоит.

История художественно-выставочных объединений конца 1910-х - начала 1930-х годов

Степан Эрьзя и Максим Горький

Из альбомов Е.П.Иванова

В РГАЛИ существует архивный фонд журналиста, этнографа и театрального деятеля Евгения Платоновича Иванова (1884–1967), автора известной книги «Меткое московское слово». Перед революцией Иванов редактировал журнал «Театр в карикатурах», поддерживал дружеские связи со многими литераторами и представителями театрального мира, среди которых были А.И. Куприн, А.С.Грин, А.П.Каменский, Л.И.Андрусон, А.М.Пазухин, небезызвестный Граф Амори (И.П.Рапгоф) и др. Родственницей Иванову со стороны матери приходилась Аполлинария Суслова, женщина, чье имя в истории русской литературы связано с именами Федора Достоевского и Василия Розанова. О ней и ее сестре Надежде Евг.Иванов написал небольшие воспоминания «Дочери крестьянина Прокопия Суслова», сохранившиеся в фонде Н.С.Ашукина (РГАЛИ. Ф. 1890. Оп. 1. Ед. хр. 84).